Как известно, несчастная любовь – двигатель истории и прогресса. Оказывается, о неразделённой любви к поэзии можно сказать то же самое! Примером тому – Николай Еремеевич Струйский, знатный вельможа екатерининской эпохи, помещик, философ, типограф и поэт-неудачник.
О, как мечтал Струйский прославиться благодаря поэзии… А прославился – вот ирония судьбы! – благодаря живописи, а именно тем, что его портрет написал сам Рокотов. В пару к портрету его второй жены-красавицы Александры Петровны Струйской:
Вот уж кому повезло не только в живописи, но и в поэзии. Это о ней, словно компенсируя лирические потуги её горячо любимого, но бездарного супруга, Николай Заболоцкий скажет спустя столетия:
Ты помнишь, как из тьмы былого,
Едва закутана в атлас,
С портрета Рокотова снова
Смотрела Струйская на нас?
Ее глаза – как два тумана,
Полуулыбка, полуплач,
Ее глаза – как два обмана,
Покрытых мглою неудач.
Соединенье двух загадок,
Полувосторг, полуиспуг,
Безумной нежности припадок,
Предвосхищенье смертных мук…
Впрочем, это всё личные переживания Заболоцкого, а с мужем Александре вполне повезло – если не считать его пресловутой любви к поэзии, из-за которой красавице доставалось по полной программе:
Ежели б возможно было
Анатомить мое сердце,
Чтоб мне жить осталось после,
Как мою раскроют грудь мне,
То б мое печально сердце
Той, конечно, показало,
Той, я кою обожаю,
Как давно по ней вздыхаю,
Сколь по ней я плачу, стражду…
Это ещё не самое феерическое из стихотворений Струйского, посвященных жене. Случались и поразвесистей. Но будь они всемеро брутальнее, разве это повод, чтобы клеймить невинное увлечение сочинительством крупного пензенского помещика? Настолько, что сам старик Державин написал ему такую эпитафию:
Средь мшистого сего и влажного толь грота,
Пожалуй, мне скажи, могила эта чья?
— Поэт тут погребен: по имени струя,
А по стихам — болото.
Дело тут, оказывается, было не столько в рифмоплётстве, сколько в навязчивой идее его увековечить. Красноречиво характеризует Струйского и его страсть князь И.М. Долгорукий: «Дворянин и помещик, владелец нескольких поместий и до тысячи душ крепостных, живший почти роскошно, Струйский, влюбясь в стихотворения собственно свои, издавал их денно и нощно, покупал французской бумаги пропасть, выписывал буквы (шрифт) разного калибра, учредил (в Рузаевке) типографию собственно свою и убивал на ее содержание лучшую часть своих доходов».
Да! В 1792 году Струйский учредил в своем имении типографию, дабы беспрепятственно печатать собственные вирши… Таким образом было издано более 50 его книг и отдельных сочинений на русском и французском языках, причем книги не продавались, а просто раздавались знакомым и всем желающим. А поскольку Струйский пользовался расположением Екатерины II, он регулярно посылал ей все свои новинки. Они были так великолепно изданы, что императрица часто хвалилась ими перед иностранцами (перед соотечественниками хвалиться было труднее, так как чудовищные вирши сводили на нет весь издательский пафос). Однажды в благодарность за книжицу Струйский получил в подарок драгоценный бриллиантовый перстень. Императрица умела ценить качественную полиграфию!
Впрочем, вскоре сама же императрица и прикрыла частные типографии, испугавшись вредоносных веяний французской революции. В Высочайшем указе от 16 сентября 1796 года «Об ограничении свободы книгопечатания и ввоза иностранных книг; и об учреждении на сей конец Цензур …, и об упразднении частных Типографий» предписывалось: «Частными людьми заведенные Типографии, в рассуждении злоупотреблений, от того происходящих, … упразднить, тем более что для печатания полезных и нужных книг имеется достаточное количество таковых Типографий, при разных училищах устроенных».
Немного времени спустя после закрытия типографий, Екатерина изволила скончаться. При известии о кончине царственной читательницы Струйского хватил удар, и он тоже приказал долго жить. В общем, все умерли, кроме красавицы Александрин, которая пережила мужа почти на полвека, вырастила всех их многочисленных отпрысков и – за ненадобностью – распродала типографию.
Известно, что деревянный ручной типографский станок из Рузаевки достался только что учреждённой Симбирской типографии, где вплоть до 1837 года оставался единственной единицей печатного оборудования.
Парадокс, но признание к Струйскому, как литератору и просветителю, пришло лишь в советские времена. Наш современный исследователь А.А. Говоров пишет о нём совсем в ином тоне, нежели Державин с Долгоруким: «Увлекшись технологией книгопечатания, он закупил за границей оборудование, обучил крепостных мастеров и выпускал оригинальнейшую продукцию (печать на шелке, на атласе, в гравированных рамках, золотым тиснением и т.д.)… Разнообразного объема (от 1 листа до 350 страниц) и тиража (до 300 экз.) издания Струйского раздавались и рассылались бесплатно…».
Сейчас наследие пиита-типографа изучают, издана целая книга о семействе Струйских, более того, время не стоит на месте, и появилась даже специализированная группа Вконтакте!
И всё же отношения Николая Еремеевича с поэзией до сих пор остаются весьма напряженными, взять хотя бы стихотворение с той же вконтактовской странички:
Вот в чём главная заслуга.
Струйский, как-то на досуге,
Заронил мечту свою
Сделать типографию.
Это дело не простое,
Учрежденье дорогое.
Тут без знаний никуда
Твёрдая нужна рука.
Сразу к царскому престолу
Он отправил эпистолу:
– Государыня, Царица!
Ты позволь мне обратиться.
Разреши в своём краю
Сделать типографию.
В родовом моём именье
Для России – просвещенье.
Получивши разрешенье,
Царское благословенье,
Был доволен он, и смело
Быстро принялся за дело.
Закупил станки и краски,
Шрифты, вензеля, замазки,
Не щадя затрат и сил,
За процессом он следил,
Пригласил специалистов,
Типографских дел магистров.
Обучил своих крестьян,
Чтобы не было изъян.
Типография была
Техникой оснащена.
Здесь трудились до утра
Крепостные мастера.
За границей покупал
Александрийский материал,
Сосуды красок дорогих,
Позолоченных, цветных.
Без малейших промедлений
Он свои стихотворенья
Относил к себе в подвал –
В типографию сдавал.
Всё, что вышло на «Парнасе»,
Он печатал на атласе,
На шелках и на тафте
Уникальными клише.
Книги облачал в глазет,
В бархат, кожу, пергаме́нт.
Русские гравёры
Делали узоры,
Вырезали метки,
Медные виньетки.
Струйский труд свой уважал,
Книги он не продавал.
Самым близким их дарил,
Непременно говорил:
– Книгу вы мою храните,
Её нежно берегите,
Содержанье изучайте,
Труд читайте, уважайте.
Свои лучшие работы
В дорогие переплёты
Струйский сразу облачал
И к Царице отсылал.
Он Екатерину чтил,
Для неё стихи творил.
И работы в её честь
Были лучшими, как есть.
В шёлк и бархат облачась,
Золотом теснилась вязь.
И достойны лишь Минервы
Типографские шедевры.
Принимая похвалы,
Из Рузаевки дары,
Ему перстни с бриллиантом,
За шедевры – фолианты
Отсылала в благодарность,
Не скрывая свою радость.
Приезжали иностранцы,
Англичане и голландцы.
Сразу хвасталась царица
Перед заграничной «птицей».
Дескать, вот какие книги
Выпускаются в России.
Не в столице, не в Москве,
А в моей Рузаевке.
Анна Ястребова (http://vk.com/topic-29368079_25174699)
